Виктор брюханов: как «встретили» директора чернобыльской аэс в тюрьме

Дела, которые не дошли до суда

Замдиректора ЧАЭС Коваленко после заключительного заседания в ДК Чернобыля говорил журналистам, что скоро в судах окажутся еще три уголовных дела: «Одно связано с конструкторами, которые делали проект. Второе — с теми, кто отвечал за эвакуацию, здравоохранение и т.д. Третье — с теми сотрудниками Минэнерго, которые отвечали за безопасность».

«Дело конструкторов и партийного руководства» действительно какое-то время расследовали, но в том же 1987 году закрыли. Возобновили расследование обстоятельств аварии после XXVIII партсъезда, в августе 1990 года по личному распоряжению и.о. Генпрокурора СССР Алексея Васильева. В декабре 1991 года ликвидировали Прокуратуру СССР, следственная группа распалась, но 41 том сохранился и был передан в Генпрокуратуру России.

По основному делу допрашивали и академика Доллежаля, и известного советского физика, создателя системы дозиметрического контроля Бориса Дубовского (он прямо называл в качестве виновника аварии как раз Доллежаля). В 1993 году дело закрыл следователь Генпрокуратуры по особо важным делам Борис Уваров — как объяснял он сам, по причине передачи значительной части материалов украинским коллегам.

Украинские следователи, предположительно, изучали эти документы в рамках дела №49-441, о котором в своих книгах о Чернобыле рассказывает член комиссии по расследованию дела в отношении должностных лиц, народный депутат СССР Алла Ярошинская. Она была одной из первых, кто опубликовал рассекреченный протокол июльского заседания Политбюро 1986 года, она же рассказывала о начатом в 1992 году расследовании. Это материалы уголовного дела, возбужденного 11 февраля 1992 года в отношении руководителей Украины времен катастрофы ЧАЭС: первого секретаря ЦК Компартии Украины, члена Политбюро ЦК КПСС Владимира Щербицкого (того самого, что вывел людей на Первомайскую демонстрацию через три дня после аварии), председателя Совета министров Александра Ляшко, председателя Президиума Верховного Совета Валентины Шевченко и министра здравоохранения Украины Анатолия Романенко.

«Основной вред здоровью людей, особенно детей, был нанесен вследствие отсутствия немедленного оповещения населения об аварии и проведения комплекса мер, необходимых для снижения дозовой нагрузки. На протяжении полутора суток 25-27 апреля 1986 года даже население города Припяти не знало про аварию, опасность радиационного облучения, жило буднями обычного выходного дня, что усугубило увеличение масштабов ущерба для здоровья. <…> Процесс укрытия и дезинформации общественности о последствиях аварии определялся и направлялся руководителями никому неподконтрольных, неподчиненных и неподотчетных структур власти — Политбюро ЦК КПСС и Политбюро ЦК КПУ, которыми были Щербицкий, Шевченко и Ляшко», — говорилось в материалах следствия. Обвинение им должны были предъявить по той же 165 статье УК УССР — злоупотребление властью или служебными полномочиями.

24 апреля 1993 года уголовное дело против партийных функционеров республики закрыли за истечением срока давности.

Биография

В 1959 году окончил энергетический факультет Ташкентского политехнического института.

После окончания института работал на Ангренской ТЭС (Ташкентская область) на следующих должностях: дежурный деаэраторной установки, машинист питательных насосов, помощник машиниста турбины, машинист турбины, старший машинист турбинного цеха, начальник смены, начальник турбинного цеха. На этапе строительства станции, будучи практикантом, встретил свою будущую жену Валентину. Свадьба состоялась в декабре 1960 года.

В 1966 году Виктор Петрович был приглашён работать на Славянскую ГРЭС (Донецкая область), где проработал до 1970 года в должностях старший мастер, заместитель начальника котельно-турбинного цеха, начальник этого цеха, заместитель главного инженера. Член КПСС с 1966 года.

В конце 1969 года был назначен директором будущей новой АЭС. В начале 1970 года приехал в Чернобыль для организации строительства станции и города для обслуживающего персонала — будущей Припяти. Зимой 1972 года семья Брюхановых переехала из временного посёлка при строящейся станции в новую квартиру в Припяти по адресу пр. Ленина, 6. С апреля 1970 года по июль 1986 года Виктор Петрович работал директором Чернобыльской АЭС имени В. И. Ленина.

В период с 1970 по 1986 год неоднократно избирался членом бюро Киевского областного, Чернобыльского районного и Припятского городского комитетов партии, депутатом Чернобыльского районного и Припятского городского Советов народных депутатов. Делегат XXVII съезда КПСС (1986).

После аварии в 1986 году Брюханов был отстранён от должности директора. С июля 1986 года по июль 1987 года занимал должность заместителя начальника производственно-технического отдела ЧАЭС. 3 июля 1986 года решением Политбюро ЦК КПСС «за крупные ошибки и недостатки в работе, приведшие к аварии с тяжелыми последствиями» исключён из рядов КПСС. 13 августа 1986 года Брюханову, вернувшемуся из Ташкента с похорон матери, скончавшейся от сердечного приступа после сообщения об обвинениях сына, было предъявлено обвинение по статье 220 Уголовного кодекса УССР «Нарушение правил техники безопасности на взрывоопасных производствах и предприятиях».

29 июля 1988 года постановлением судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР Брюханов был приговорён к 10 годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовом учреждении общего режима.

30 сентября 1991 года был досрочно освобождён. После этого Брюханов продолжил работу на Чернобыльской АЭС в должности начальника техотдела, с 1992 года — в структуре Министерства внешней торговли Украины. С августа 1992 года проживал в Ватутинском (ныне — Деснянском) районе города Киева.

Участник ликвидации последствий аварии на ЧАЭС (категория 1). Инвалид II группы.

Умер 12 октября 2021 года. Похоронен в Киеве.

Путь от машиниста до директора

Виктор Брюханов один из многих советских людей, сумевших максимально реализовать свой карьерный потенциал. В рамках своей отрасли Брюханов сделал до 1986 года блистательную карьеру.

Виктор Брюханов с женой (слева) и внучкой

Виктор родился в Ташкенте, там же окончил политехнический институт и несколько лет трудился на ТЭС в городе Ангрене Узбекской ССР. Он начал свой трудовой путь простым машинистом питательных насосов, но уже скоро стал начальником турбинного цеха.

Рабочие будни электростанции

Способного руководителя приметило руководство отрасли и предложило ему должность главного инженера на Славянской теплоэлектростанции Донецкой области.

Его отличная работа в качестве директора АЭС и общественная работа в качестве депутата Верховного Совета была отмечена многими наградами Советского правительства.

Аресты и обвинения

Анатолию Дятлову в момент катастрофы было 55 лет. Опытный физик, выпускник МИФИ, на ЧАЭС — со стадии ее строительства в 1973 году. В 1986 году Дятлов был заместителем начальника главного инженера станции по эксплуатации. В ночь на 26 апреля он участвовал в испытании так называемого «режима выбега турбогенератора». Эксперимент был запланирован заранее. Во время остановки реактора 4-го энергоблока (его полагалось заглушить для планового ремонта) инженеры и операторы станции должны были проверить, может ли инерция вращения турбогенератора использоваться для непродолжительной выработки электроэнергии для собственных нужд станции — в случае ее обесточивания.

Правительственная комиссия, а вслед за ней и следователи по делу о катастрофе пришли к выводу, что персонал и руководство ЧАЭС допустили множество ошибок и недоработок. Подписывали документы не глядя, не выполняли регламенты работ, обходили аварийную защиту реактора.

Дятлов был арестован в декабре 1986 года. За месяц до этого он выписался из ГКБ №6 в Москве, где полгода пролежал с незаживающими ранами на ногах — последствие облучения во время аварии. За месяц дома Дятлов снова немного научился ходить, но оказался в СИЗО. У него была инвалидность II группы и предписание от медиков не допрашивать его дольше двух часов. Но следственные действия длились и по шесть часов, и по восемь, вспоминал он позже в своей книге «Чернобыль. Как это было».

Дятлов стал третьим по счету арестованным по уголовному делу: еще в августе 1986 года в СИЗО оказались директор ЧАЭС Виктор Брюханов и главный инженер станции Николай Фомин. «Пригласили 13 августа на 10 утра в Генеральную прокуратуру. Беседовали со следователем до часу дня. Потом он ушел обедать, вернулся и объявил: «Вы арестованы». Я спросил, зачем меня арестовывать, ведь никуда не убегу. Услышал ответ: «Для вас это будет лучше». И меня направили в СИЗО КГБ», — рассказывал Брюханов журналистам в начале 2000-х годов.

Директору вменяли не только проводившийся с нарушениями эксперимент, но и безответственное поведение после аварии: он отправлял сотрудников одного за другим обследовать зараженные территории на АЭС и вокруг, не предотвратил выход в 8 утра целой смены, хотя часть работников станции можно было оставить дома и не подвергать облучению, а главное — не сообщил достоверные данные о радиационном фоне на станции и в Припяти. «Я сразу сказал председателю Припятского горисполкома и секретарю горкома партии: надо эвакуировать население. Они ответили: «Нет, подождем. Пускай приедет правительственная комиссия, она и примет решение об эвакуации». Что я мог сделать?» — вопрошал через годы после аварии Брюханов.

Академик Валерий Легасов, первый заместитель директора Института атомной энергии им. Курчатова, который вошел в состав той самой правительственной комиссии, вспоминал директора ЧАЭС как человека очень испуганного и не способного действовать в момент чрезвычайной ситуации: «Директор ЧАЭС был в шоке, от начала до конца <…> Я увидел его в первый день, как приехал туда. <…> И последний раз я его видел на заседании Политбюро 14 июля, когда рассматривались причина аварии Чернобыльской. Прямо там его и спрашивали. И он был всё время в шоке. Он никаких разумных действий и слов произнести не мог <…>, он был там недееспособный человек».

В один день с Брюхановым, 13 августа, арестовали и главного инженера станции Фомина. К началу суда они провели в СИЗО КГБ почти по году. Рассмотрение дела должно было начаться еще в марте 1987 года, но перед первым заседанием Фомин в камере разбил очки и вскрыл себе вены.

Сами обвиняемые только в суде узнали, что их шестеро. Помимо арестованных руководителей станции на скамье подсудимых оказались начальник реакторного цеха №2 Александр Коваленко, инспектор Госатомэнергонадзора на ЧАЭС Юрий Лаушкин и начальник смены станции Борис Рогожкин.

Личная жизнь

Личная жизнь Виктора Брюханова до злополучного дня аварии складывалась безоблачно. В молодости, во время практики на Ангренской ТЭС, Виктор познакомился с будущей женой Валентиной. В декабре 1960 года пара оформила отношения в загсе. Инженер-энергетик по образованию, Валентина Михайловна в 1975–1990 годах работала старшим инженером производственного отдела ЧАЭС.

В 1964 году в семье появился первенец — дочь Лилия, которая впоследствии стала врачом-педиатром. А пять лет спустя родился сын Олег, посвятивший себя профессии инженера цеха ТАИ ТЭЦ-6.

Виктор Брюханов с женой и внучкой / «Московский комсомолец»

После ареста отца семейства жизнь Брюхановых радикально поменялась: их избегали друзья и соседи, после эвакуации они потеряли имущество и деньги на сберегательной книжке. Чтобы прокормить семью, женщина снова устроилась на АЭС, взяла себя в руки и наняла мужу адвоката — обреченный супруг изначально отказался от него.

С августа 1992 года, после освобождения Виктора Петровича, семья проживала в Деснянском районе Киева.

Жизнь и смерть после приговора

Судья Бризе вынес приговор с точно такими сроками, как запросил прокурор: Брюханов по части 2 статьи 220 и части 2 статьи 165 УК УССР получил 10 лет, к такому же наказанию — по 10 лет исправительной колонии — по части 2 статьи 220 приговорили Фомина и Дятлова. Рогожкин по части 2 статьи 220 и статье 167 получил пять лет, Коваленко — три года по статье 220, а Лаушкин — два года по статье 167 УК УССР.

Все осужденные были облучены, мучительнее всех переносил лучевую болезнь Дятлов. Сначала из Лукьяновской тюрьмы, а потом из колонии в Полтавской области бывший заместитель главного инженера ЧАЭС писал жалобы на имя Михаила Горбачева и в прокуратуру. По инстанциям ходила его жена — и дошла до председателя Верховного суда СССР Евгения Смоленцева. Разговор с ним Дятлов приводит в своей книге.

— Вы, что же хотите — другие судили, а я чтобы освобождал Вашего мужа? Чтобы я был добреньким? — отреагировал на просьбу о пересмотре дела Смоленцев.

— Да нет. Я на доброту ни в коем случае не рассчитываю. Рассчитываю только на справедливость. Ведь теперь известно, что реактор был не годен к эксплуатации. И мой муж в этом невиновен.

— Так Вы, что же, хотите, чтобы я посадил Александрова? Такого старого? (Академик Анатолий Александров, глава института им. Курчатова и научный руководитель реактора РМБК, умер в 1994 году в возрасте 91 года — МЗ).

За погибающего за решеткой Дятлова хлопотал академик Андрей Сахаров, а потом и его вдова Елена Боннэр. В итоге его освободили через 3 года 9 месяцев после ареста. Дятлов лечился от лучевой болезни в ожоговом центре в Мюнхене, умер в 1995 году, успев в последний год жизни написать книгу со своей версией событий на ЧАЭС.

Здоровье Николая Фомина было подорвано еще до катастрофы: в 1985 году он попал в автомобильную аварию и получил перелом позвоночника, тогда же впервые обратился к психиатру, были сильно расшатаны нервы. В 1988 году приговоренного к колонии Фомина перевели в Рыбинскую психоневрологическую лечебницу для заключенных, а в 1990 признали невменяемым и освободили, переведя в гражданскую психиатрическую больницу.

После выздоровления Фомин опять устроился на АЭС — на этот раз Калининскую, в городе Удомля Тверской области, где и проработал до пенсии.

Виктор Брюханов — инвалид II группы и ликвидатор аварии на ЧАЭС 1-ой категории. Почти к каждой годовщине аварии дает интервью журналистам, но с каждым годом ему все труднее общаться без посторонней помощи: с трудом говорит после двух инсультов, почти ничего не видит. До 1991 года Брюханов отбывал наказание в колонии Луганской области, где работал слесарем в котельной — «почти по специальности», шутит экс-директор ЧАЭС. Подать на условно-досрочное освобождение ему удалось с помощью администрации колонии, выдавшей бывшему начальнику положительную характеристику. Выйдя на свободу, он устроился на работу в «Укринтерэнерго».

Оставленную семьей Брюханова квартиру в Припяти организаторы полулегальных экскурсий в «зону отчуждения» показывают всем желающим. После освобождения там побывал и сам экс-директор ЧАЭС: «Лучше бы не ходил. Мы с супругой не взяли оттуда ни одной вещи. Пришел — дом нараспашку. Ничего не осталось. Только сломанный стул, и тот не из нашего дома… Слышал, что сегодня там вроде можно посидеть за “моим” рабочим столом. Бред».

За судьбой бывших подельников Брюханов следит: упоминает о переезде Фомина в Россию, сообщает, что Рогожкин, освободившись, вернулся работать на Чернобыльскую АЭС. Лаушкин и Коваленко умерли от рака.

«Все защищали честь своих мундиров! Только меня никто не защитил. Я считаю так: если бы система защиты реактора была нормально сконструирована, то аварии не произошло», — вспоминает Брюханов судебное разбирательство почти 30-летней давности.

Суд в 30-километровой зоне

«Такой же покинутый жителями город», но «похожий скорее на деревню» — так о Чернобыле летом 1987 году писала журналист швейцарской газеты Tages Anzeiger Эльфия Зигль, уже побывавшая в Припяти, откуда годом ранее эвакуировали все 50-тысячное население. Из Чернобыля тогда же вывезли около 12 тысяч человек. Небольшой городок в 12 километрах от станции оказался внутри так называемой зоны отчуждения или 30-километровой зоны — территории, зараженной радионуклидами, на которую запрещен свободный въезд.

Радиационный фон в Чернобыле летом 1987 года было решено считать «нормальным», но в городе применялись меры радиационной защиты: получающим пропуск рекомендовали как можно меньше находиться на открытом воздухе, не курить на улице, не ходить по обочинам дорог. У входов в административные здания — в том числе и в здание ДК, где проходило выездное заседание Верховного суда СССР, — стояли корытца с водой: люди обмывали в них обувь перед тем, как войти в помещение.

Асфальт на улицах и разметка были свежими — предыдущее покрытие сняли бульдозерами и захоронили, так как оно было заражено. Каждые несколько часов улицы города мыли поливальные машины, писал польский журналист Вальдемар Сивиньский. По всему городу стояли метровой высоты оранжевые дозиметры с вентиляторами.

На окна здания Дома культуры, превратившегося в суд, повесили решетки, оцепили забором часть двора — для подъезда «автозака» с обвиняемыми. В зал заседаний превратили бывший зрительный — только сцену задернули плотным занавесом и переставили стулья.

Для работы журналистом на процессе необходимо было получить уже упомянутый пропуск, а иностранным корреспондентам полагалось также иметь аккредитацию в МИДе. В итоге освещать заседания приехали 23 советских и 15 иностранных журналистов: японские, югославские, венгерские, польские, шведские, финские, немецкие, американские корреспонденты, репортеры французского агентства AFP и британской радиостанции «Би-би-си». В отдельном помещении суда был даже создан пресс-центр, где корреспонденты могли задать вопросы по особенностям украинского УК и УПК, попросить перевести какие-то детали.

Тогдашний заместитель директора ЧАЭС Анатолий Коваленко в книге «Чернобыль — каким его увидел мир» рассказывает, что всех иностранных корреспондентов поделили на группы по два-три человека и каждой выделили сопровождающего из специально созданного отдела информации и международных связей, который он, Коваленко, и возглавлял.

С международной телефонной связью в ДК Чернобыля проблем не было: корреспондент «Би-би-си» 7 июля смог отдиктовать новость о начале процесса уже через час после открытия заседания. При этом, например, агентство ТАСС новость о вынесенном 29 июля приговоре передало только через три дня — 1 августа.

За вычетом выходных суд длился 18 дней, заседали с 11:00 до 19:00. Журналистов пустили в зал только во время оглашения обвинительного заключения и в день приговора, в остальные дни их в Чернобыле не было. При этом на заседаниях могли присутствовать сотрудники станции — так, например, замначальника ядерно-физической лаборатории в отделе ядерной безопасности ЧАЭС Николай Карпан в свободное от работы время приезжал в суд и подробно стенографировал происходящее, а позже опубликовал свои записи в книге «Чернобыль. Месть мирного атома». На каждое заседание в зале собиралось, по воспоминаниям участников процесса и зрителей, около 200 человек.

Смысл проведения выездного заседания в зоне отчуждения в том, объясняли иностранным журналистам в пресс-центре, чтобы соблюсти принцип территориальной подсудности — процесс должен проходить по месту совершения преступления. Судьи даже побывали на самой станции, «чтобы представлять себе более четко ситуацию», — говорил начальник отдела информации Коваленко. Председательствовал судья Верховного суда СССР Раймонд Бризе (год спустя он рассматривал еще одно резонансное дело — о Сумгаитском погроме в Азербайджане). Также участвовали народные заседатели Константин Амосов и Александр Заславский и запасной заседатель Татьяна Галка.

Гособвинение представлял советник юстиции 2-го класса Юрий Шадрин — старший помощник Генпрокурора СССР и начальник Управления по надзору за рассмотрением уголовных дел в судах. Не стесняясь в выражениях, Шадрин в форменном темно-синем мундире с золотыми лацканами называл подсудимых «зарвавшимися экспериментаторами».

Эвакуация

Легасов вспоминал, что решение об эвакуации чуть было не уперлось в нормативы, согласно которым радиационный фон был недостаточным. Но физики убедили медиков, а те чиновников, что дальше будет хуже, и «где-то в 10 или 11 часов вечера 26 апреля Борис Евдокимович , прослушав нашу дискуссию, принял решение об обязательной эвакуации».

Необычно. Готовили в дорогу шашлыки, покупали вино. Брали с собой гитары, магнитофоны. Любимые майские праздники!»

Чтобы не допустить паники, людям говорили, что эвакуация временная. Чтобы не допустить распространения заражения, просили взять минимум вещей. Горожане вели себя спокойно и дисциплинированно — сложнее было эвакуировать сельских жителей, особенно пожилых: «Нас немец бомбил, какая еще радиация!» Светлана Алексиевич в книге «Чернобыльская молитва» приводит слова «самоселки» Зинаиды Коваленки: «Переселение. Штурмуют хаты. Люди позакрывались, попрятались. Скот ревет, дети плачут. Война! А солнышко светит… Я села и не выхожу из хаты, правда, на ключ не закрывала. Постучали солдаты: „Что, хозяйка, собралась?“ Спрашиваю: „Силой будете мне руки и ноги связывать?“».

Персонал, который должен был обслуживать станцию — в том числе два по-прежнему работавших блока, — был перемещен в находящийся в 10 км от Припяти пионерский лагерь «Сказочный».

Что-то, с чем никто никогда не имел дела

В сериале вскоре после взрыва Дятлов выходит из помещения БЩУ, видит осколки стекол на полу коридора — значит, ударная волна шла снаружи — и обломки графитовой кладки реактора на земле. Он не может не понимать, чтó это значит, но продолжает утверждать, что реактор цел, что он даже опустил стержни СУЗ с резервного пульта и что ситуация под контролем. Реальный Дятлов в своих воспоминаниях объяснял:

Ему вторит Легасов — и киношный, и реальный: «Вспоминая сейчас дорогу , я должен сказать, что тогда мне и в голову не приходило, что мы двигаемся навстречу событию надпланетарного масштаба, событию, которое, видимо, навечно войдет в историю человечества».

«Работая на АЭС на разных должностях, я не раз оказывался в различных нештатных ситуациях, в том числе и сопровождающихся сильными шумами. Но

— вспоминал Давлетбаев. В 1975 году произошла авария на Ленинградской АЭС (с таким же, как на ЧАЭС, реактором типа РБМК-1000), в 1978 году — на американской АЭС Три-Майл-Айленд, в 1980-м — на французской Сен-Лоран-дез-О; во всех трех случаях активная зона расплавилась. В 1982 году на 1-м блоке самой ЧАЭС случился разрыв тепловыделяющей сборки с выбросом радиации в атмосферу. Но никто никогда не мог предположить, что реактор способен взорваться.

В первой серии герои, бесконечно задавая вопрос «Как это возможно?», туша пожар без средств защиты и пытаясь восстановить работу блока, смотрят на завалы снизу вверх и потому не осознают истинных масштабов разрушений. Первым то, что осталось от реактора, видит заместитель главного инженера по эксплуатации первой очереди (т. е. 1-го и 2-го блоков) Анатолий Ситников, по приказу Фомина поднявшийся на крышу здания. В реальности были как минимум два свидетеля, воочию видевшие сам взрыв, — рыбаки, ловившие рыбу в пруде-охладителе. Они быстро умерли от острой лучевой болезни, но успели дать показания следователям. Говорили, что треск рассыпающегося реактора похож на гром аплодисментов.

Кэгэбисты сидели за сценой

Судебный процесс проходил в местном Доме культуры, старом и довольно запущенном здании. С ремонтом, даже из санитарных соображений, приказали не заморачиваться. Стены актового зала затянули голубым шелком, потолок — белым. Завезли мебель, открыли по такому случаю кафетерий.

— А за сценой сели сотрудники КГБ, — вспоминал Макаров. — Они вели записи параллельно с секретарями суда. И иногда вежливо просили убрать из протокола вещи, касающиеся высшего руководства Москвы или Киева.

То есть надо понимать:

«чернобыльские» архивы, открываемые сейчас СБУ, не содержат полной информации. Ее туда не пропускали изначально.

Кадр с суда по делу о чернобыльской аварии. Подсудимые: Брюханов, Дятлов, Фомин. Фото из архива

Разумеется, телефонные разговоры судей прослушивались. Доходило до курьезов. Измученные абсолютно «сухим законом» коллеги попросили Макарова, единственного киевлянина, организовать «передачу на Зону».

— Я позвонил жене, проинструктировал, чего и сколько купить. Заодно назвал номер машины: мол, заедет главный судмедэксперт Юрий Шупик (Юрия Платоновича Шупика, известного специалиста в области судебной медицины, доктора медицинских наук, профессора не стало в 2013-м. — О.М.) — Потом ситуация изменилась, и я сам рванул в Киев на выходной. А когда возвращался назад, увидел на КПП «Дитятки», на въезде в Зону, поучительную картину. Стоит «москвичок» Шупика весь нараспашку: дверцы, багажник, капот. Даже сиденья сняты… У него еще специальный докторский саквояж был, тоже развернуть заставили. Колеса простукивают. «Врешь, — говорят, — ты водку должен везти. Сведения точные!»

По словам Макарова, а ссылался он на показания из материалов следствия, катастрофа могла наступить и раньше — ее, мол, приближали фанаты ядерной энергетики. Если б не взорвался Чернобыль, то другой заместитель главного инженера на другой АЭС обязательно тоже залепил бы пластырем кнопку МПА (максимальной проектной аварии), чтобы автоматика не паниковала, не срабатывала, не отвлекала персонал от рисковых опытов. Скольких жизней потом стоили минуты, пока отдирали проклятую липкую ленту… И другой начальник тоже подбадривал бы смену: «Да ладно, ребята, я этот генератор уже не раз на уши ставил!» И другой бы инспектор атомнадзора прощал передовой станции «вольности»: инспекторской зарплате не мешала благодарность украинских товарищей.

Гласность

С другой стороны, он сам не мог добиться от подчиненных полной информации о масштабах аварии, а о том, что зафиксированы вредные выбросы, узнал чуть ли не от МАГАТЭ. После чего «подключил скрытую работу КГБ»: службисты докладывали генеральному секретарю обо всем, что происходит в Чернобыле и какие разговоры ведутся в комиссии по ликвидации.

В сериале КГБ арестовывает сотрудницу комиссии Ульяну Хомюк за попытку уличить московских врачей в халатности: они пропускают к умирающему от острой лучевой болезни пожарному Василию Игнатенко беременную жену. Реальная Людмила Игнатенко вспоминала: «В Москве у первого милиционера спросили, в какой больнице лежат чернобыльские пожарники, и он нам сказал, я даже удивилась, потому что нас пугали: государственная тайна, совершенно секретно».

Иногда информация даже не засекречивалась, а искажалась. Например, многие участники ликвидации так и не узнали, какую дозу радиации получили: они убеждены, что в их медкартах неверные цифры.

А иногда информация лежала на поверхности, но ей не верили. Как, например, зашкаливающим счетчикам Гейгера: думали, что они неисправны или загрязнились и сами «фонят».

«Думаете, сегодня на АЭС все без грифа «секретно»?

Большинство свидетелей на суд не явилось. Многие уже лежали с диагнозами «острая лучевая болезнь», другие хотели все забыть, остальные, особенно коммунисты, боялись: а вдруг из свидетелей их превратят в обвиняемых? Таким поворотом в отечественной новейшей истории никого не удивить.

— Брюханов так и не признался, кто вынудил его сообщить в Киевский обком партии об уровне радиации 20 рентген в час вместо настоящих 200 рентген, о которых накануне сигнализировал «непосвященный» начальник ГО станции. Приговор, «десятку» общего режима, выслушал молча, — вспоминал Макаров.

Игорь Николаевич, как оказалось, неплохо знал семью Брюхановых и не скрывал сострадания: суд видел, что за решетку отправляется изъеденный радиацией человек, но кто-то же должен ответить?!

Наказание бывший директор ЧАЭС отбывал в Киевской области. Пережил полную изоляцию как «враг народа». В 88-м его жена, Валентина Михайловна, давясь слезами, молила директора ведомственной столовой атомщиков продать немного сгущенки и тушенки для бывшего «шефа» — в Украине тогда стало совсем плохо с продуктами. Ходили слухи: Виктор Петрович Брюханов при смерти. Он слухов не оправдал. В колонии стал учить английский язык. На свободу вышел, отбыв половину срока, получив инвалидность первой группы. Наотрез отказывался от интервью, но иногда делал исключения — например, в 2000 году, для украинской газеты «Факты».

Брюханов категорически отрицал и отрицает, что на Чернобыльской станции проходил эксперимент, который закончился бедой: «Блок останавливался на капитальный ремонт, а персонал, как требуют нормативы, штатно проверял все системы защиты перед плановой остановкой». До 2008 года Виктор Петрович работал в компании «Укринтерэнерго», куда его, первоклассного специалиста, пригласили в качестве консультанта, ныне 85-летний атомщик на пенсии.

А государственный обвинитель от Украины Игорь Николаевич Макаров после того судебного процесса долго лечил руки: кожа слезала лохмотьями… Его позже просветили:

надо было защитить себя, специальную одежду надеть, что ли, перчатки. И только потом трогать 7 из 70 выданных ему «чернобыльских» томов.

Во время суда человека, который зачитывал из материалов дела информацию (например, расшифровки данных самописцев), действительно, экипировали как космонавта.

Разыскать сейчас Макарова мне не удалось. Ветераны Генпрокуратуры помнят его, но жив ли — сказать затрудняются.